Видео дня
Трагедия под Иловайском глазами врача: понимал, что всех не унести, придется бросить
47-летний киевлянин Всеволод Стеблюк — человек-легенда. Во времена Майдана он, полковник милиции, доктор меднаук, профессор спасал жизни активистов в Михайловском соборе. По окончании революции чести помогал нашим военным в аннексированном Крыму. Не смог сидеть сложа руки и когда началась АТО. Ровно неделю назад Всеволод Стеблюк вышел из окружения под Иловайском. Вестям удалось поговорить с чудом выжившим в адском котле медиком.
Читайте: Военные будни украинских медиков. Записки главврача, которые тяжело читать без слез
"Как только узнал, что министерство решило создать добровольческий батальон "Миротворец", сразу же написал рапорт, — вспоминает Стеблюк. — А что мне терять? Мне 47, есть двое взрослых детей, внук. А родителей, в случае чего, брат досмотрит — нечего бояться. Я был очень кстати в нашем батальоне — анестезиолог-реаниматолог. Мы въехали в Славянск 12 июля. Но в этот день, как я считаю, война в мою жизнь еще не пришла. Нам разрешили занять одно из местных общежитий. Периодически привозили раненых с блокпостов и после зачисток, но ребята все были нетяжелые — и с ними практически не было хлопот. Тогда и я принимал участие в боевых действиях — выезжал на задания с бойцами из нашего батальона. И так полтора месяца. А потом за один день все в корне поменялось.
24 августа настоящая война пришла в мою жизнь. На День независимости мы получили команду выдвигаться в Иловайск. Сказали, что на один день, мол, надо будет сделать зачистку или прикрыть тыл. Мы уехали налегке: взяли с собой один хирургический наборчик, бросили укладки противошоковые да пару рюкзаков с перевязкой. Приехали в Иловайск. Встретили батальон "Донбасс", зашли впереди него. Тогда нам посчастливилось занять стратегически важный объект — железнодорожное депо. Обнаружили, что там есть бомбоубежище. Там прятались 47 гражданских из Иловайска. А среди них — куча больных: то ребенок с конъюнктивитом, то взрослые с осколочными. Решили, что тут довольно тихо, мы же на сутки только, и принялись их всех лечить: кормили сухпайками, штопали, перевязывали, прокапывали. Так прошел день, а потом понеслось.
Читайте: 3 совета от психолога для людей, родственники которых находятся в АТО
Нас накрывали из установок "Град", из минометов, пулеметов, были и автоматные очереди. Стреляли чеченцы, небольшие группы террористов и организованные группы боевиков ДНР. Тактика у них, кстати, препаршивая. Вот знают, в какой мы приблизительно стороне, и начинают гасить. Не попадают. Ждут, когда наши ответят. Оп, ответили, прицелились — вроде попали. И так постоянно.
Комбат нашего батальона "Миротворец" — профессиональный военный и просто классный мужик. Он всегда говорил: "Главное — сохранить жизни солдат, а с остальным разберемся". Вот и тогда, под Иловайском, тактику решили не менять: главное — выжить. Но не у всех вышло. Я хорошо помню первого раненого, который к нам попал. Солдат держал оборону в одном из зданий, туда залетела мина — и ему сильно повредило руку. Его раздробленный палец мы собирали под паровозом. А потом пошел конвейер.
Нас не прекращали бомбить. Меня между обстрелами постоянно донимали мысли. Думал, что жил неправильно, что недостаточно ценил жену, а она ведь, моя Леночка, лучшая женщина на свете. Я так хотел позвонить ей, написать. Но нам сказали, что идем на сутки, так что никто с собой не брал зарядку от мобильного. Да и заряжаться особо негде было — не было света. Я выключал телефон и берег пару процентов заряда на важный звонок или SMS.
29 августа нам с такой же легкостью, как был отдан приказ сверху заходить в Иловайск, дали приказ выстраиваться в колонну и покидать городок. Уверили, что организовали зеленый коридор и мы сможем безопасно выехать. Я ехал на транспортере 1986 года выпуска. Машинку по имени Жужа мне подарили друзья. Перед АТО Жужу освятили в Михайловском соборе в Киеве. Батюшка тогда сказал мне: "Жужу освятил крепко. Она все выдержит".
Откуда первыми по нашей колонне стали стрелять, я уже и не вспомню. Пули свистели, пролетали прямо перед моим носом. Поскольку Жужа — машина открытая, я старался ехать, прикрываясь какой-то крупной техникой. У меня на тот момент уже были раненые, и я отвечал не только за свою жизнь. Справа от меня ехал БМП. Потом — вспышка, доля секунды, пыль, и… Надо мной пролетает башня от БМП, вокруг падают разорванные куски тела. Сбавлять ход нельзя, иначе погибнем. Всюду кровь. Я вжался в сидение, потом смотрю: потерял раненого. Не мог бросить — вернулись, подобрали. Едем дальше. Потом вижу: спереди КамАЗ. Хотел за ним спрятаться, не доехал пару метров, как и в него угодил реактивный снаряд. Жужу накрыло взрывной волной. Я и раненые разлетелись в разные стороны.
Мы лежали на окровавленной земле и ждали свою смерть. Потом все немного стихло, но было слышно, как наших добивают одиночными выстрелами. Я сотни раз осваивал тактическую медицину на полигоне. Передавал свои знания другим. Но там в котле было совсем другое. Вот ползешь ты, прижимаясь лицом к земле, перевязываешь в такой позе раненого, а он, тяжелый совсем, говорит: "Док, только не бросайте. Умоляю, не оставляйте меня здесь". А я молчу. Понимаю: всех мне не унести, придется, наверное, бросить.
С тех пор едва ли прошла неделя. Но я убежден: нас тогда спасли молитвы и… Жужа. Странно звучит? А нет. У нас с Жужей одна судьба на двоих! Из нашей колонны она — единственная уцелевшая машина.
Шли часы, как вдруг я увидел на поле боя российского офицера. Он разговаривал с нашим раненым, говорил ему: "Бросай оружие!" Тогда я понял: "Он — наш шанс". Был бы чеченец или боевик ДНР — не пошел бы. Но с офицером всегда можно попробовать договориться, и я ринулся прямо на него. Без бронежилета и без оружия. "Я медик. Просто собирал тут раненых. Вот удостоверение", — ради спасения чуть привираю я. "Ладно. Видишь, там яма? Сгружай своих 300-х (раненых. — Авт.) на транспортер и езжай туда. Там безопасно. Слово офицера", — приказывает он мне. А потом добавляет: "А еще тут под 200-ми (убитыми. — Авт.) кто-то шевелится. Наверное, живой еще. Вытаскивай". Русский оказался прав. Под телами боевых товарищей лежал наш раненый танкист.
Потом я узнал, что этот офицер — десантник. Его зовут Андрей (имя изменено), и он — один из командиров ВДВ российской армии. Андрей уверил: "Нам сказали, что здесь будут какие-то учения, а потом… вот".
После того, как я отвез в яму (а это была, кстати, временная остановка русского десанта) первую партию раненых, Андрей разрешил мне забрать с поля боя остальных 300-х. На возвышенности я насобирал еще 17 человек. Потом увидел, что чуть дальше у русских десантников тоже небольшой лагерь, и попросился поехать туда — там тоже были наши. Андрей предупредил, что я буду, и из второй ямы мне тоже разрешили забрать людей. Отдавали и тяжелых, и легких. А целых оставили в качестве пленных. Мы знали, что нашу колонну расстреляли они же, русские десантники. И тогда я спросил у Андрея: "А зачем же вы это сделали? Нам же обещали зеленый коридор!" Ну а он ответил: "Какой коридор, док! Мне передали: "На вас идут танки, будут нападать". Вот мы и защищались".
В яме сначала ребята были настроены к нам агрессивно, но потом как-то наладилось, без происшествий. Думаю, это у них защитная реакция была. Там в основном зеленые срочники… Российские десантники были напуганы не меньше наших. Уверен: они и сами не понимают, что и зачем делают в Украине.
А потом ко мне подошел один мальчишка, тоже российский десантник, казах по имени Тюльген. Сказал мне: "Док, там у одного из убитых рюкзак был. Он, наверное, тоже медик — в рюкзаке есть лекарства. Возьмите, вдруг поможет мужикам". И мужикам помогло — я смог еще нескольких перевязать, еще нескольких обезболить. Но до утра не дожили двое.
Наступил рассвет, и я понял: мне срочно нужно помещение, ребят надо шить. Пошел к Андрею, сказал ему: "Я действительно врач. Но вообще, у меня есть звание. Я — полковник милиции, и мне очень нужно помещение, чтобы оперировать". Комбат российских десантников ответил мне: "Да я все понимаю. Но тут ты в зоне моей ответственности, дальше — смерть". Я переспросил, не собирается ли он нас в таком случае расстреливать? "Док, если ты выжил на своей Жуже, то тебя, считай, Бог в лоб поцеловал. В такой ситуации тебя расстреливать не мое право".
Утром я решил поехать в село (колонну расстреляли возле поселка Новокатериновка), чтобы взять воды. Сел на Жужу, поехал. В селе россияне как раз проводили зачистку. Случайно мне удалось узнать, что местные вытаскивали с поля боя наших солдат и под страхом смерти прятали их в своих домах. В итоге у жителей села я насобирал 35 человек. Умолял поехать со мной и больше ребят, но те отказывались. Наверное, странно звучало: "Привет! Я — доктор из украинской армии. Сейчас заберу вас в лагерь русских десантников, но обещаю: нам сохранят жизни".
По возвращении в нашу яму стало известно, что из Старобешево выдвигается рота полтавских медиков, штатных из Минобороны, и они готовы нас забрать. Я выкладывал тяжелых вдоль дороги и ждал колонну. А она все не ехала. "Что, ребята, вас опять кинули?" — спрашивал Андрей. Но я не обращал внимания. Колонна, как потом оказалось, не могла выйти, потому что в Старобешево завязался бой. Но они все-таки прорвались, забрали нас из лагеря русских десантников и отвезли в Запорожскую область. А там — помощь, вертолеты, путь домой.
Всеволод Стеблюк признается: в зону АТО в качестве рядового медика вряд ли вернется. Все этапы медпомощи — от поля боя до госпиталя — он проверил на себе. Говорит, что во время проведения спецопераций допускается ряд ошибок, и должны быть люди, готовые их предотвращать. "Еще до того как началась АТО, мы в медицинской службе штаба национального сопротивления (организовался во время Майдана. — Авт.) предлагали начать организацию координации всех медслужб силовых структур и гражданской медицины. Тогда речь шла об аннексированном Крыме, но мы спокойно могли расширяться. Были договоренности с нашими иностранными друзьями — они были готовы помогать и техникой, и медикаментами. Но в высших кругах нас не услышали. А теперь что? Где обещанные реанимобили, где элементарные лекарства?"
